ИА Бесспорно RU. В Калининграде в БФУ имени И.Канта с лекцией «Русская мысль и революция 1917 года» выступил Алексей Козырев — доцент кафедры истории русской философии МГУ имени М. В. Ломоносова (Москва), специалист по русской религиозной философии, известный популяризатор науки. Недавно он возглавил Научного совета Академии Кантианы БФУ.
Об этом в Калининграде сегодня, 7 июня 2017 года, сообщил университет, не указав дату события.
Как заявлено, в апреле 2017 года БФУ состоялась лекция о событиях 1917 года. Лектором был Георгий Митрофанов, заведующий кафедрой истории церкви Санкт-Петербургской духовной академии (Санкт-Петербург). Ныне БФУ представил тезисы выступления Алексея Козырева.
Исходный тезис таков: события 1917 года мы знаем и оцениваем сквозь призму обобщений и концептуализации историков и политиков, но не менее важно знать, как воспринимались события Февраля и Октября по горячим следам, как отзывались о них видные представители интеллигенции в 1917-1918 гг. и как менялись их оценки со временем. Более того, многие сборники и воспоминания современников в СССР не издавались, поэтому только сейчас появилась возможность увидеть, что в революции современники пытались найти духовный, даже религиозный смысл.
«Мы попытаемся посмотреть на первые попытки осмысления в контексте самой эпохи и на какие-то духовные уроки русской революции, которую мы понимаем и как время от февраля до октября, от отречения императора Николая до взятия Зимнего. Так и в широком смысле: революция как освободительное движение, которое нужно отсчитывать от декабристов. И в этом смысле отмена крепостного права – это тоже этап русской революции, только революции сверху. И когда мы говорим об освободительном движении, мы имеем в виду не только его политическую составляющую, но и его духовную составляющую: стремление к свободе, к демократизации, к равенству. Поэтому мы будем говорить о революции не только как о событии во времени, но и как о духовном феномене».
1. Разговор об осмыслении событий 1917 года нужно начинать с восприятия первой русской революции 1905 года. Тогда революция воспринималась многими как необходимое условие духовного возрождения, были попытки вовлечь в революционное движение церковь.
Показательно в этом отношении общественная реакция на казнь лейтенанта Шмидта, расстрелянного в марте 1906 года. Павел Флоренский, тогда выпускник Московского университета и студент Московской Духовной академии, произносит в академическом храме в Сергиевом Посаде проповедь «Вопль крови», за что на 3 недели попадает в тюрьму. Тогда он был близок к радикальному Христианскому братству борьбы, куда входили также Владимир Эрн и будущий священник Валентин Свенцицкий. Они называли себя «голгофскими христианами» и считали, что террор как метод борьбы за свободу допустим и может быть оправдан с христианской точки зрения.
Валентин Свенцицкий в 1906 году в воззвании «Со святыми упокой!» пишет: «Лейтенант Шмидт, Каляев, убивший великого князя, Балмашёв, убивший Сипягина, неизвестный человек в морской форме, покушавшийся на жизнь Дубасова, и десятки тысяч других, казнённых русским правительством, – кто все эти люди? Разбойники или святые? <…> Наша церковь проклинает их за то, что они убийцы. <…> Мы говорим – святые! Бог сказал «Не убий!», и мы веруем, что всякое убийство – грех… Но грешат и святые, и за великие подвиги им прощаются грехи их. Простятся ли так же грехи этим убийцам? Мы глубоко убеждены, что да, простятся. И Каляев, и Спиридонов, и десятки других, им подобных, убившие должностных лиц, сами идут на верную смерть. <…> Это мученики. И грех им простится за ту великую, святую любовь, которая толкала их на преступление» (Валентин Свенцицкий. Собрание сочинений. Том 2. Письма ко всем. Обращения к народу 1905-1908. Издательство «Даръ», 2011).
ДМИТРИЙ МЕРЕЖКОВСКИЙ, известнейший писатель, автор трилогии «Христос и Антихрист», был одним из активнейших деятелей русского религиозного Ренессанса. Это он вместе со своей супругой Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Философовым придумал «новое религиозное сознание», в основе которого ожидание нового христианского откровения, третьего Завета, когда мир должен измениться. Он писал в апреле 1905 года: «необходимо, чтобы Русская церковь приняла активное участие в борьбе за великое общественно-политическое обновление и освобождение России, сознательно порвала связь с отжившими формами русской бюрократической государственности». А в феврале 1905 года тот же Свенцицкий пишет: «Церковь должна идти во главе реформ, которые могут улучшить политический и общественный строй, встать впереди борющейся за свободу человеческого духа с истинным дерзновением обличить весь позор существующего порядка, восстать против безобразного простора для злоупотреблений».
А.Козырев: «Риторика революции, причём отнюдь не в толстовском смысле (непротивление злу силой), а революции, прибегающей к активному политическому действию, насилию и даже террору, отнюдь не чужда русской интеллигенции в её религиозном крыле. И попытка оправдать революцию через обращение к религии, через обращение к Христу – это общее место рассуждений времён первой русской революции. Вспомним журнал «Вопросы жизни», который редактируют Булгаков и Бердяев в 1905 году: Бердяев пишет статью «Константин Леонтьев как философ реакционной романтики», где говорит, что Леонтьев, призывавший «подморозить Россию», «сатанизировал христианство»: «Леонтьев делается настоящим сатанистом, когда поклоняется не Господу Богу своему, а насильственной государственности. Он погиб, потому что не мог разгадать той тайны, что прекрасна и романтична только свобода, что мистична только бесконечная природа личного духа, что насильственная государственность всегда позитивна, утилитарна, уродлива в своей ограниченности. Как это Леонтьев не понимал и не видел, что ненавистный ему привкус земного довольства людей, земного благоустройства имеет именно насильственная государственность, а свобода, по природе своей трагическая, выводит нас за грани данного мира! Свободе личного духа может положить предел лишь любовь, но все же свободная любовь, все же освобождающая личный дух до последних пределов. Бог — абсолютно сущая свобода и любовь. Власть же и страх от лукавого».
Аналогичную мысль находим у Дмитрия Мережковского в 1908 году: «Христос есть вечное «да» всякому бытию, вечное движение вперёд и вперёд от космоса к логосу, от логоса, богочеловечества к боговселенной — да будет Бог все во всём. Антихрист есть вечное «нет» всякому бытию, вечное движение назад и назад от космоса к хаосу, от хаоса к последнему ничтожеству — да будет всё ничто в дьяволе, в духе небытия. В этом смысле Христос — религиозный предел всякой революции; Антихрист — религиозный предел всякой реакции. Вот почему принявшая религию бытия христианская, вернее, Христова Европа, — вся в революции; принявшая религию небытия, антирелигию, буддийская Азия — вся в реакции».
Впрочем, тогда же многие начинают понимать, что оценивать политическое в категориях религиозного, решать, с кем Христос – с революционерами или с правительством – неправильно. Бердяев резонирует Мережковскому и говорит, что религия выше политики и нельзя буквально переводить религиозный язык на язык политический.
Вывод: «Идеологией первой русской революции был «воинствующий идеализм», борьба за осуществление социального идеала. Вышедший в 1902 году сборник так и назывался – «Проблемы идеализма». Он впервые собрал идеологов того времени, только оставивших «легальный марксизм»: Пётр Струве, Николай Бердяев, Семен Франк, Сергей Булгаков, стоящие у истоков кадетской партии Сергей и Евгений Трубецкие, профессор философии права, учитель Ивана Ильина П.И.Новгородцев и другие. Многие авторы этого сборника составят костяк авторского коллектива двух других сборников «Вехи» (1909) и «Из глубины» (1918)».
2) Время революции – это время провокаторов. Валентин Свенцицкий пишет роман «Антихрист» (1908). Это роман, где главный герой соблазняет невинную девушку и параллельно сожительствует с блудницей. Свенцицкий изобразил сам себя, ведь был исключён из религиозно-философского общества за не столько за свои эротические приключения, сколько за скандал – он изобразил в своем романе в шаржированной форме своих товарищей, которые были легко узнаваемы. В душе его героя царит разлад — проповедуя крайне аскетическое христианство, он предается блуду и призывает к бунту. Герой сознает себя Антихристом и наслаждается этим. По сути, этот роман — исповедь Антихриста, своего рода духовного провокатора, вносящего в мир соблазн.
Провокаторство даже получило имя нарицательное – азефовщина. Евно Азеф одновременно работал и на царскую охранку, и на революционеров. Устраивал убийства, был в числе организаторов убийства Великого князя Сергея Александровича в 1905 году, порядка 30 терактов было на его совести, но когда ему надо было, он сдавал своих товарищей и получал в охранке ежемесячную зарплату в 1000 рублей. Его двуличность разоблачил журналист Бурцев в 1909 году, после чего Азеф бежал за границу.
3) Важным этапом критики интеллигенции, которая относилась к революции с упоением, считая, что только революция может решить все проблемы, стал сборник «Вехи» 1909 года. Он объединил 7 интеллектуалов (Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Михаил Гершензон, Арон Изгоев, Богдан Кистяковский, Семён Франк и Пётр Струве). Ленин сравнил их с «унтер-офицерской вдовой, которая сама себя высекла», имея в виду тот факт, что люди, которые были плоть от плоти интеллигенции выступили с ее критикой.
А.Козырев: «Гершензон в своей веховской статье «Творческое самосознание» пишет «страшную фразу» (так назвали ее современники!), что мы должны «благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной», потому что народ ненавидит интеллигенцию, интеллигенция является чем-то патологическим, чем-то абсолютно чуждым духу народа. Поражение революции было расценено авторами сборника как поражение интеллигенции, выбравшей себе ложные духовные ориентиры. Реакция на сборник была колоссальной, вышло несколько сборников с критикой «Вех». Но что-то такое веховцы уловили в происходящем, сборник можно считать предупреждением, что если всё так пойдёт и дальше, от России ничего не останется. Народник Михайловский указал, что в русском сознании есть две правды: правда-справедливость и правда-истина. Бердяев как раз и указывал, что мы ищем всё время справедливость, забывая об истине. Что есть интеллигентское сознание, поклоняющееся правде как справедливости и абсолютно забывающей об истине, истина превращается в какую-то тактическую сиюминутную цель, которая должна оправдать политическое действие».
Сергей Булгаков обвинил интеллигенцию в том, что она не способна к подвигу, к духовному делу, она может бросить бомбу в царя, совершить какой-то героический поступок, но нужна работа над собой, над собиранием духа.
В художественной форме идею «веховцев» выразил Вячеслав Иванов в стихотворении 1919 года. Это случилось через 10 лет после выхода сборника «Вехи» и, если обобщить, его можно воспринимать как «так нам и надо».
А.Козырев: «У многих есть уверенность, что вся интеллигенция враждебно отнеслась к революции, — отнюдь. Тот же Вячеслав Иванов работал в Наркомпросе, занимался разработкой массовых народных театрализованных действий и празднеств, в 1920 году стал профессором Бакинского университета. Оформляя документы на выезд в Италию, он говорил: «Давайте я буду в Италии проповедовать, как хорошо советская власть поставила дело общественного образования, как хороши советские университеты». Так что революция была для интеллигенции бумерангом того, что она сама породила и запустила».
4. В 1917 году Пасха выпала на 2 апреля. 23 марта прошли массовые похороны жертв революции, и два эти события многие связали и были уверены, что всё позади, революция была почти бескровной и впереди всё самое лучшее.
ВАСИЛИЙ РОЗАНОВ, «Светлый праздник русской земли» («Новое время»): «Но в противоположность потокам крови, которыми заливаются края нашего отечества во внешней войне и заливаются границы всех наций, пришедших в небывалое от начала мира столкновение, — внутреннее наше потрясение, на месяц почти заставившее забыть и самую войну, своим неизмеримым смыслом и содержательностью, это потрясение произошло почти бескровно. И в самом же начале, в самые первые дни его, была дана благородная клятва в бескровии. Между тем именно подобные перевороты как-то не щадили крови, почти «не считались с кровью», хотя она и была своя собственная, народная кровь. В этом отношении замечается особливая черта, делающая русскую революцию не похожею на все остальные революции, и ее нужно беречь как зеницу ока. Нам уже пришлось видеть столько угнетения и притеснения в прошлом, что душа наша не переносит самой мысли о нем, самого звука, напоминающего лязг оружия, меча или топора. И душа вся полна одного вопля: «не надо этого!» И вот этот вопль отвращения и дал нам бескровное отхождение от него в сторону».
Но в дневниках МИХАИЛА ПРИШВИНА другая картина. Он пишет 2 апреля: «Вот и Пасха пришла. Первую весну в своей жизни я не чувствую её и не волнует меня, что где-то на реках русских лёд ломится, и птицы летят к нам с юга, и земля, оттаивая, дышит. Потому что война, а когда война, то лишаешься не только тишины душевной, а даже стремления к ней. Мы ходили к заутрене с Ремизовыми в Синодскую церковь, «О мире всего мира!» — возглашают в церкви, а в душе уродливо отвечает: «О мире без аннексий и контрибуций». И как сопоставишь это в церкви и то, что совершается у людей, то нет соответствия. Как ни велико деяние, как ни торжественны эти похороны красных гробов, но сюда ничего не попадает. И не славой воскресшего Христа озарены лица бабушки русской революции, Плеханова и всех таких».
Для расширения контекста можно рассмотреть картину Михаила Нестерова «На Руси. Душа народа», картина была закончена в 1917 году. Сонм интеллигенции: Достоевский, Толстой, Владимир Соловьёв, Сергей Булгаков. Слепой солдат, которого ведёт медсестра, может быть, великая княгиня Елизавета Фёдоровна. Вся эта собравшаяся Русь, куда она идёт? К Зимнему или Смольному?
5. Поэт АЛЕКСАНДР БЛОК с восторгом принял революцию. В статье «Интеллигенция и революция» он писал: «Всем телом, всем сердцем, всем сознанием – слушайте революцию» (9 января 1918 года). В январе 1918 г. появилась поэма «Двенадцать» с ярким финалом:
Так идут державным шагом —
Позади — голодный пес,
Впереди — с кровавым флагом,
И за вьюгой невидим,
И от пули невредим,
Нежной поступью надвьюжной,
Снежной россыпью жемчужной,
В белом венчике из роз —
Впереди – Исус Христос.
А.Козырев: «12 красноармейцев – вера в то, что через революцию воскреснет Русь. Блок сам не понимал, что написал, поэтому везде ходил и слушал, что про неё говорят. Сам он уверял, что увидел что-то белое, выходящее из тьмы, это чисто цветовая ассоциация, которая родила Исуса Христа в конце поэмы. Причём обратите внимание, имя Иисуса написано с одним «и», это старообрядческий Христос. Тот же Блок примерно в то же время начинает писать пьесу о Христе, которую не заканчивает, но там «Иисус». Видимо, есть смысл в этом написании, особенно учитывая, что старообрядцы были активными спонсорами русской революции, давали деньги большевикам. Старообрядцы ненавидели режим, самодержавие, долгие годы преследовавшее их церковь».
Поэма Блока стала событием. Её обсуждали. Сергей Булгаков, например, написал статью «На пиру богов» для сборника «Из глубины». По форме это диалог, где один из героев – Беженец – выражал позицию самого автора.
Беженец: Вы, может быть, читали поэму А. Блока «Двенадцать», вещь пронзительная, кажется, единственно значительная из всего, что появлялось в области поэзии за революцию. Так вот, если оно о большевиках, то великолепно; а если о большевизме, то жутко до последней степени. Ведь там эти 12 большевиков, растерзанные и голые душевно, в крови, «без креста», в другие двенадцать превращаются. Знаете, кто их ведёт? … Поэт здесь не солгал, он видел, как видел и раньше,— сначала Прекрасную Даму, потом оказавшуюся Снежной Маской, Незнакомкой, вообще, совершенно двусмысленным и даже тёмным существом, около которого загорелся «неяркий пурпурово-серый круг». И теперь он кого-то видел, только, конечно, не того, кого он назвал, но обезьяну, самозванца, который во всем старается походить на оригинал и отличается какой-нибудь одной буквой в имени, как у гоголевской панночки есть внутри лишь одно темное пятно. И заметьте, что это явление «снежного Иисуса» не радует, а пугает. На этот счёт ещё Вл. Соловьев писал одной своей мистической корреспондентке, что если «известное явление не производит непосредственно никакого движения духовных чувств» и «впечатление остаётся, так сказать, головным, а не сердечным», то «это очень важный признак, давно замеченный церковными специалистами по этой части».
Максимилиан Волошин говорил: «Христос вовсе не идёт во главе двенадцати красногвардейцев, а напротив преследуется ими… И потом, что же это за апостолы, которые выходят охотиться на своего Христа» («Их винтовочки стальные / На незримого врага…»)!
Александр Блок – в докладе «Крушение гуманизма» (1919 г.) предвосхитил то, что в 1930 году напишет Хосе Ортега-и-Гассет в «Восстании масс» или Николай Бердяев в брошюре «Новое средневековье» (1923 г).
Также Алексей Козырев рекомендовал книгу Евгении Викторовны Ивановой «Александр Блок: Последние годы жизни» (СПб.-М.: Росток, 2012).
6) Смену настроений между февралём и октябрём демонстрирует ЗИНАИДА ГИППИУС. Можно сравнить два стихотворения, написанные в 1917 году с интервалом в полгода.
Кроме стихов есть её «Петербургский дневник», который можно было бы назвать «Чёрные тетради» по цвету обложки, где, например, описывается смерть Г.В.Плеханова, философа, экономиста, его книга 1885 года «К вопросу о монистическом понимании истории» – это библия марксизма.
21 мая (3 июня) 1918 г.: «Он умирал в Финляндии. Звал друзей, чтобы проститься, но их большевики не пропустили. После октября, когда «революционные» банды 15 раз вламывались к нему, обыскивали, стаскивали с постели, издеваясь и глумясь, — после этого ужаса внешнего и внутреннего, — он уже не поднимал головы с подушки. У него тогда же пошла кровь горлом, его увезли в больницу, потом в Финляндию. Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру силы, служил 40 лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить её. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат. Ещё при царе туда-сюда, но при Ленине – конец».
А в записях от 17 марта находим: «Вчера на минуту кольнуло известие о звероподобном разгроме Михайловского и Тригорского (исторических имений Пушкина). Но ведь уничтожили и усадьбу Тургенева. Осквернили могилу Толстого. А в Киеве убили 1200 офицеров, у трупов отрубали ноги, унося сапоги. В Ростове убивали детей, кадетов (думая, что это и есть «кадеты», объявленные «вне закона»). У России не было истории. И то, что сейчас происходит, — не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племён на незнаемом острове».
Гиппиус, которая и сама «костёр разжигала» (если вспомнить метафору Вячеслава Иванова), потом отмежуется от всех собратьев по перу, кто будет сотрудничать с большевикам, кто примет революцию. И уедет в эмиграцию.
7. Портрет Ленина кисти художника-импрессиониста Николая Ивановича Фешина, хранящийся в Казанском музее, на родине художника (он эмигрировал в США в 1923 году ), написан в 1918 году. Перед нами отнюдь не хрестоматийный Ленин, очевидна рыжина его волос, есть что-то отнюдь не монументальное и беспокойное в его внешности.
У АЛЕКСАНДРА КУПРИНА есть небольшая статья «Ленин. Моментальная фотография», там есть описание Ленина и опять те самые глаза: «Разговаривая, он делает близко к лицу короткие, тыкающие жесты. Руки у него большие и очень неприятные: духовного выражения им мне так и не удалось поймать. Но на глаза его я засмотрелся. Другие такие глаза я увидел лишь один раз, гораздо позднее. От природы они узки; кроме того, у Ленина есть привычка щуриться, должно быть, вследствие скрываемой близорукости, и это, вместе с быстрыми взглядами исподлобья, придаёт им выражение минутной раскосости и, пожалуй, хитрости. Но не эта особенность меня поразила в них, а цвет их райков. Подыскивая сравнение к этому густо и ярко-оранжевому цвету, я раньше останавливался на зрелой ягоде шиповника. Но это сравнение не удовлетворяет меня. Лишь прошлым летом в парижском Зоологическом саду, увидев золото-красные глаза обезьяны-лемура, я сказал себе удовлетворённо: «Вот, наконец-то я нашёл цвет ленинских глаз!» Разница оказывалась только в том, что у лемура зрачки большие, беспокойные, а у Ленина они – точно проколы, сделанные тоненькой иголкой, и из них точно выскакивают синие искры».
И там же: «В сущности, — подумал я, — этот человек, такой простой, вежливый и здоровый, гораздо страшнее Нерона, Тиберия, Иоанна Грозного. Те, при всем своем душевном уродстве, были все-таки людьми, доступными капризам дня и колебаниям характера. Этот же — нечто вроде камня, вроде утеса, который оторвался от горного кряжа и стремительно катится вниз, уничтожая все на своем пути. И при том — подумайте! — камень, в силу какого-то волшебства — мыслящий!. Нет у него ни чувства, ни желаний, ни инстинктов. Одна острая, сухая, непобедимая мысль: падая – уничтожаю».
Портрет Ленина, данный Василием Розановым в мае 1917 года, не менее беспощаден: «Смута ленинская оказывается не так презренна, как можно было полагать о ней некоторое время; этот пломбированный господин, выкинутый Германией на наш берег, сперва казался многим чем-то вроде опасного огня, который указывает плывущему в темноте кораблю особенно опасное место, подводный камень или мель, от которого корабль должен держаться как можно дальше, ни в каком случае к нему не подходить. Так к нему и отнеслась почти вся печать и сколько-нибудь сознающие свою ответственность, и свою гражданственность жители столицы. Но, очевидно, не на них был рассчитан Ленин. Он был рассчитан на самые тёмные низы, на последнюю обывательскую безграмотность. И он её смутил и поднял.
Ленин отрицает Россию. Он не только отрицает русскую республику, но и самую Россию. И народа он не признаёт. А признаёт одни классы и сословия, и сманивает всех русских людей возвратиться просто к своим сословным интересам, выгодам. Народа он не видит и не хочет. России нет – вот подлое учение Ленина. Слушавшие его не разобрали, к чему этот хитрый провокатор ведёт, они не разобрали, что он всем своим слушателям плюёт в глаза, называя их не русскими, а только крестьянами».
8) ИВАН ИЛЬИН был самым беспощадным критиком русской революции. По сути, все его эмигрантские работы посвящены разгрому «большевицкого» мятежа. Однако в 1917 г. он весьма благожелательно относится к падению монархии и завоеваниям Февраля: «Революция, не удавшаяся в 1905 г., стала ныне возможна благодаря всенародному единению. Это единение вызвано войною, которая принесла с собою великую всенародную опасность; угроза и опасность пробудили в душах древнее чувство родины и ввели в сознание государственно-народное единство. Воля гражданина перестала сосредотачиваться на особенных, частных интересах отдельного класса и опустилась в государственно-народную глубину общеполитического единства. Русский народ нашёл свою единую волю: спасти родину от нашествия и осуществить свободное народовластие» («Партийная программа и максимализм»).
В своей речи на 2-м Московском совещании общественных деятелей 12 (25) октября 1917 г. он говорил : «Когда началась революция, когда каждый из нас признал себя революционером, происходило то, за что можно было держаться и на чем можно было строиться». Однако в конце 1917 года, резко не приняв большевистский захват власти, он заметит в одной из своих статей, что Октябрьская революция – это черносотенный мятеж против великих завоеваний Февраля.
В «Наших задачах» (1949) он обличает всяческую революцию, «заветы февраля». А в книге «Кризис безбожия» заметил: «Революция и большевизм возникли из формализации духовной культуры, из коей стало давно уже отлетать живое духовно-священное и животворящее содержание. Формализировалось государство — культ демократизма как формально-числового изъявления атома. Формализировалось хозяйство — машина; акционерная компания, трест, банк, биржа. Формализировалась религия — держащаяся за обряды, но внутренне разлагающаяся от рассудочности и безверия. Формализировалась наука — математика, естествознание, формальная юриспруденция, торжество рассудочного акта. Формализировалось искусство — поиски внешнего (модернизм, погоня за эффектом) при внутреннем опустошении; вседозволенность в содержании и в форме. Человечество во власти машины, рассудка, схемы, трюка, оно увлекается количеством и теряет вкус к качеству; оно увлечено внешним материальным миром и разучается жить и творить внутренне, духовно. Оно ищет «как» и теряет «что».
Экономический материализм, марксизм, коммунизм, весь дух большевистской революции есть детище этого процесса. Не случайно, что новая орфография — этот продукт рассудочно-формального созерцания языка, — была подготовлена больной филологией и проведена революцией. Не случайно, что всякие Блоки, Белые, Маяковские etc. — оказались с большевиками».
Лев Тихомиров, народоволец, бежавший из России в 1882 году, участвовавший в организации покушения на Александра II, революционер, террорист, который позднее написал покаянное письмо Александру III. Император его прощает, Тихомиров возвращается в России и становится консерватором, даже идеологом реакции. В начале ХХ века в Москве появляется Новосёловско-тихомировский кружок – «Братство ревнителей христианского просвещения». Автор фундаментального исследования «Монархическая государственность», может быть, самое серьёзное из того, что написано о философии русской монархии. Ученик Константина Леонтьева. Автор книги, которую он писал с 1913 по 1918 годы, но которая была опубликована лишь в 90-ых – «Религиозно-философские основы истории».
Ничего оригинального Тихомиров нам не сообщает, об этом писал ещё С.Н.Булгаков в двухтомнике «Два града», но это лишний раз подчёркивает, что революция как явление, как движение, как событие, имеет в высшей степени религиозный характер. И Тихомиров пишет огромное исследование, что у революции есть духовные корни, что революция ведёт к осуществлению определённого типа человека. Что это за тип человека? Какой тип человека установится после революции? «Весь вопрос в том, в какую сторону станут наиболее склоняться люди будущего социалистического строя. По самым исходным пунктам, из которых сложился этот строй, и по наклонностям людей, давших ему победу, можно предположить, что они будут преимущественно склонны к идее человеческой автономности. Но мы знаем, какие океаны мистики омывают эту концепцию. Человеческая автономность есть разновидность общей веры в автономность тварного мира, а в нем люди давно уже почуяли наличность разнообразных категорий сверхчеловеческих существ. К ним люди будут устремляться также и потом, как стремились раньше. Но, с другой стороны, немыслимо себе представить, чтобы заглохли и другие концепции наивысших сил мировой жизни. Не исчезнет и искание Сверхтварного Создателя, не исчезнет и искание Его вечного противника, тем более, что этот последний очень тесно связан с идеей автономности тварного мира вообще».
А.Козырев: «Конечно, кто-то может отбросить всё это и сказать, что все причины революции лежат в экономической плоскости, но Тихомиров, на мой взгляд, очень ёмко предвосхищает наше современное состояние: идея человеческой автономности, которая реализуется в европейской концепции прав человека, которая далеко ушла от теономного обоснования человеческого достоинства. Оно основывается теперь на самом себе, на природной ценности человека. И с другой стороны, поиск суррогата, некоего эрзаца религии, некоего типа сверхчеловеческих существ, которые можно искать где угодно, в Ленине, например. И в этом отношении споры о захоронении Ленина очень примечательны. Сам факт наличия этих человеческих останков на Красной площади для меня, например, абсолютно очевидно демонстрирует наличие коммунистической религии. Что такое труп Ленина? Для верующего в революцию, в коммунизм – это святые мощи. И естественно, захоронение Ленина вполне может попасть под статью об оскорблении религиозных чувств верующих. Если бы я был марксистом или коммунистом и какой-нибудь условный «Ельцин» снова захотел бы снести мавзолей и захоронить Ленина, я бы обязательно подал в суд, ведь это святыня. Кстати, это понимали люди эпохи: когда в 1925 году, извините, прорвало канализацию во временном, ещё деревянном мавзолее, патриарх Тихон сказал: «По мощам и елей». Всё, дни патриарха Тихона были сочтены. Его отравят в одной из московских клиник в том же 25 году. Так мы попадаем в сферу политической теологии, где нам открывается религиозное пространство самой революции, в которой есть нечто сверхсущественное, сама революция, как говорил Константин Леонтьев, есть некое божество. Недаром, когда большевики пришли арестовывать Булгакова в 1922 году в Крыму, они у него спросили: вы автор статьи «Карл Маркс как религиозный тип»? После этого были 2 месяца тюрьмы и пароход в Константинополь.
Покушение на свою сакральность большевики стали воспринимать так, как и положено религиозным фанатикам: охранять свои догмы, свою церковь, свои святыни. Так что Иван Ильин, говоря о черносотенном мятеже, был не так уж далёк от истины».
9) Сборник «Из глубины», статья Бердяева «Духи русской революции» (1918), там он пишет, что русская революция есть торжество гоголевских морд, что чичиковы и хлестаковы пришли к власти и весь кошмар гоголевских масок вылез на поверхность.
«С Россией произошла страшная катастрофа. Она ниспала в тёмную бездну. И многим начинает казаться, что единая и великая Россия была лишь призраком, что не было в ней подлинной реальности. Нелегко улавливается связь нашего настоящего с нашим прошлым. Слишком изменилось выражение лиц русских людей, за несколько месяцев оно сделалось неузнаваемым. При поверхностном взгляде кажется, что в России произошёл небывалый по радикализму переворот. Но более углублённое и проникновенное познание должно открыть в России революционный образ старой России, духов, давно уже обнаруженных в творчестве наших великих писателей, бесов, давно уже владеющих русскими людьми. Многое старое, давно знакомое является лишь в новом обличье…
Бессмертные образы Хлестакова, Петра Верховенского и Смердякова на каждом шагу встречаются в революционной России и играют в ней немалую роль, они подобрались к самым вершинам власти. Метафизическая диалектика Достоевского и моральная рефлексия Толстого определяют внутренний ход революции. Если пойти в глубь России, то за революционной борьбой и революционной фразеологией нетрудно обнаружить хрюкающие гоголевские морды и рожи».
10) БОРИС ПАСТЕРНАК в романе «Доктор Живаго» называет революцию «с неба сошедшим на землю богом».
«Таким новым была революция, не по-университетски идеализированная под девятьсот пятый год, а эта, нынешняя, из войны родившаяся, кровавая, ни с чем не считающаяся солдатская революция, направляемая знатоками этой стихии, большевиками… На третий год войны в народе сложилось убеждение, что рано или поздно граница между фронтом и тылом сотрётся, море крови подступит к каждому и зальёт отсиживащихся и окопавшихся. Революция и есть это наводнение. В течение её вам будет казаться, как нам на войне, что жизнь прекратилась, всё личное кончилось, что ничего на свете больше не происходит, а только убивают и умирают, а если мы доживём до записок и мемуаров об этом времени и прочтём эти воспоминания, мы убедимся, что за эти пять или десять лет пережили больше, чем иные за целое столетие».
И ещё: «Так было уже несколько раз в истории. Задуманное идеально, возвышенно, — грубело, овеществлялось. Так Греция стала Римом, так русское просвещение стало русской революцией».
Вл.Соловьёв призывал Александра III к помилованию цареубийц-первомартовцев в ходе своих публичных лекций «О ходе русского просвещения».
О судьбе «гомункула, взращенного Петром из плесени в реторте Петербурга» будет писать в поэме «Россия» Максимилиан Волошин, более детально демонстрирует упомянутую Пастернаком диалектику русского просвещения: «Почти сто лет он проносил в себе – В сухой мякине – искру Прометея, Собой вскормил и выносил огонь. Но – пасынок, изгой самодержавья – И кровь кровей, и кость его костей – Он вместе с ним в циклоне революций Размыкан был, растоптан и сожжен». Бумеранг возвращается на тех, кто его запускает – это правило бумеранга.
11) В 1920-21 г. рождается два эмигрантских течения, которые по-своему осмысляют опыт революции: евразийство и сменовеховство. Евразийство рождается в 20 году (книга Николая Трубецкого «Европа и человечество» вышла в Софии), сборники «Исход к востоку». Сборник «Смена вех» вышел в Праге в 1921 году. Оба течения пытались осмыслить революцию в положительном ключе. И представить её как важнейший тектонический сдвиг для русской истории и жизни.
А.Козырев: «Внутри страны тоже были те, кто поддержал революцию. В Питере была создана Вольная философская ассоциация (Вольфила), у истоков которой стояли Аарон Штейнберг, Андрей Белый, Кузьма Петров-Водкин, Всеволод Мейерхольд, Лев Карсавин и другие. По воспоминаниям Н.Лосского, он не вступил в нее, поскольку после прочитанной им там лекции «Бог в системе органического миропонимания» ему было сказано, что «задача Вольфилы – разрабатывать идеи социализма и содействовать распространению их». Вообще в том время литературно-публицистическая жизнь бурлила, печатаются статьи и сборники, проводятся публичные лекции, работают кружки и общества. Но потом всё прерывается. Философский пароход».
ИТОГ
А.Козырев: «Я пытался донести эту неоднозначность, многослойность восприятия революции даже в среде интеллектуалов. Абсолютное неприятие её бытовой стороны, лика смуты, анархии, террора, с одной стороны, но попытки в разных лагерях видеть в ней высший смысл. Среди пассажиров «философского парохода» были как те, кто однозначно не принял революцию Октября и советский строй, как Иван Ильин, так и те, кто примыкал к строительству социализма и высоко оценивал достижения революции, как Лев Карсавин, ставший в эмиграции идеологом левого евразийства, и – единственный из пассажиров философских пароходов – вернувшийся умирать в сталинский ГУЛАГ. Были и те, кто пытался встать над схваткой, объявляя себя носителем аристократического духа, как Бердяев.
Но то, что революция была мощным катком, приведшим к упрощению, вырождению, выхолащиванию культуры, к уничтожению оригинальных школ русского философствования, к «крушению» гуманизма и гуманитарной культуры, отрицать нельзя.
И ещё один момент – писавших о революции можно разделить на две группы – те, кто сразу облекал историю в философемы, извлекал из нее духовные уроки, подобно Франку, Бердяеву и Ильину, и те, кто фиксировал ее ход день за днем, прислушиваясь к «шуму времени», описывая повседневность, подобно Блоку, Гиппиус, Розанову или Пришвину. Важно обращать внимание на оба «лика» революции, чтобы составить для себя ее целостный образ. История повторяется дважды: один раз как трагедия, другой – как фарс, говорил Маркс. Но иногда и второй раз история может повториться как трагедия. Революционный экстаз и её кажущаяся бескровность непременно оборачивается большой кровью, гражданской войной, личной и национальной трагедией. Уроки «революции достоинства» на Украине в 2014 году лишь подтверждают это, взывая к многим типологическим параллелям почти столетней давности, сходной представляется духовное состояние части прогрессивной интеллигенции, готовой воспеть «свет Майдана» и предаться экзерсисам «майданного богословия»!»