«Внутри меня — страсть! Страсть — в любой грани жизни. Я эпикуреец, гедонист, научился цепляться за жизнь зубами и когтями, любить и ценить ее. Моя философия: каждый день нужно проживать как последний, но строить планы на вечность».
В Калининграде художник и скульптор из Франции Габриэль Дьяна рассказал о национальных французских недостатках и интернациональности культуры, о Джакометти и музейных охранниках, о своем эпикурействе и эмоциях, рождающих скульптуру.
— Есть ли в ваших работах какие-то специфические черты, характеризующие именно французскую культуру?
— Нет, я считаю, в моих работах таких черт нет. Для меня культура – интернациональное понятие. Артисту, художнику очень важно, в первую очередь, иметь профессиональную базу — отталкиваясь от нее, можно лететь, куда хочется. Первый период у меня был академическим — и мне там было прекрасно, но я чувствовал себя ограниченным академическими рамками, скованным по рукам и ногам. Все мои ранние скульптуры –идеальные образы, но они практически одинаковы с точки зрения эмоциональной насыщенности. Нужно было перешагнуть академизм и уйти от деталей и совершенства, чтобы двигаться дальше. Меня уже не интересуют лица, натуроподобие и т.д. Сейчас я стараюсь передать эмоцию, музыку движения, жеста, работаю над тем, что мне интересно. Как Джакометти, как Пикассо и другие великие художники, которые так же оставили академизм в прошлом. У всех этих мастеров разные направления, но все они шли из одной точки.
— А вы могли бы назвать какие-то традиционные черты, свойственные французской культуре в целом?
— Я француз, итальянец и корсиканец — и не люблю надменности в самоопределении. Если говорить о французах, то я больше буду говорить о недостатках, чем о достоинствах. Например, Джакометти – швейцарец, Пикассо – испанец, Ботеро – чилиец, но не все чилийцы создавали такие скульптуры, как он. И для меня принадлежность к какой-то одной культуре ассоциируется с границами, а я не люблю какие-либо рамки. Итальянцы базарные, немцы корректные, а француз считает себя центром Вселенной — каждая страна имеет свои плюсы и минусы.
Но мне кажется, я живу в европейской стране, у которой больше всего недостатков. Настоящий художник должен быть очень и очень скромным. Не бывает живых великих людей — чтобы тебя признали, нужно быть очень старым, а чтобы стать знаменитым, нужно умереть. Последнюю выставку я делал в Монако, в Монте-Карло — принц Альбер захотел представить 14 моих монументальных скульптур по всему саду. А как раз перед тем, как уехать с Корсики, у меня в музее была ярмарка, которую за три дня посетили, наверное, все жители острова. Я думаю, культура должна приходить ко всем и принадлежать всем. Не каждый может купить скульптуру, но каждый должен иметь возможность на нее посмотреть.
— Ваш музей является побратимом Музея янтаря в Калининграде. Расскажите, пожалуйста, в чем состоит ваше сотрудничество?
— Во-первых, это первый факт побратимости музеев, такого раньше не было никогда и нигде. Музей янтаря на выставке в Китае представил 40 работ, на выставке в Лувре – 60, а в моем музее они смогли показать уже 200 произведений. И эта экспозиция была нам очень хорошим подарком. Когда машина с музейными ценностями перемещалась обратно, она везла в Калининград и мои произведения — девять больших картин, 28 скульптур. То есть, сделали такой обмен выставками. В этом и заключается побратимость. У вас в регионе будет конкурс резчиков по янтарю — и четверых победителей Музей янтаря привезет на Корсику. Они будут работать на публике и показывать прямо на месте, что представляет собой обработка янтаря.
— А вы сами любите янтарь?
— Да, люблю. Кулон из янтаря ношу постоянно, вот смотрите (смеется). Если я полюблю женщину, подарю ей этот кулон.
— Вы создаете и живописные, и скульптурные работы. Как бы вы себя охарактеризовали в первую очередь — скульптором или живописцем?
— В первую очередь, конечно, я скульптор. Начинал, как все, с рисунка, акварели – с плоскости. Но если ты можешь дотронуться до материала, ощутить его, если есть момент тактильности – это совсем другое. Когда я прихожу в музеи, непременно хочу все потрогать, но, к сожалению, это запрещено.
Однажды случился анекдот. Я был во Флоренции, в одном из музеев, там лестница и пять разных монументальных скульптур. И безумно захотелось потрогать руку одной из статуй – ну, прямо умираю, как хочу прикоснуться. Дождался, пока охранник ушел, и пощупал эту руку. Но охранник чуть погодя подошел и сказал: «Я знаю, что вы хотите потрогать скульптуры, но вы не имеете права, нельзя». Я ему объяснил, что все понимаю, но ничего не могу с собой поделать, я же скульптор, не могу устоять. На что охранник ответил: «Ах, вы скульптор! Ну, тогда, конечно, трогайте!» И отвернулся, сделав вид, что ничего не замечает. Итальянец! (смеется) Это, кстати, типичная особенность итальянцев: они будут кричать, махать руками, но потом все равно пойдут навстречу. А во Франции охранники не такие колоритные.
— Как у вас рождается замысел и сколько времени требуется на его воплощение?
— Если я увлечен, то работаю достаточно быстро — монументальную большую скульптуру могу сделать за три недели. А образ рождается из эмоций. Поводом для этого может стать что угодно: красивая женщина прошла, какой-либо увиденный предмет… Когда-нибудь я хотел бы написать книгу об эмоциях, которые толкают меня на создание произведений.
— У вас много скульптур, изображающих вытянутых как щепка персонажей, очень хрупких и трогательных. Напрашивается параллель с творчеством Альберто Джакометти. С чем для вас связаны эти образы?
— Джакометти, как и я, вдохновлялся африканской скульптурой, потому что в ней главное — не техника, а эмоция. Джакометти много страдал, пил, у него были запутанные отношения с женщинами – и его скульптуры немножко суровые. А я себя чувствую намного лучше — и мои создания более элегантные. Я добавил больше гибкости африканскому стилю.
— Ваши скульптуры производят впечатление некоей обнаженной эмоции, в них отброшено все лишнее, наносное.
— Спасибо, это лучший комплимент, который вы могли мне сделать.
— Здесь, на «Территории мира», вы рисуете в основном корабли на спокойной глади моря. Часто художники выбирают для маринистических произведений совсем иную погоду и более эффектные образы — бурю, вздымающиеся волны и т.д. Почему на ваших работах штиль?
— Наверное, потому, что ищу спокойствия, мягкости и умиротворенности. Выражаю то, в чем нуждаюсь. Эти образы – не то, что у меня внутри, но то, чего мне хочется достичь.
— А что внутри?
— Страсть! Страсть — в любой грани жизни. Я эпикуреец, гедонист, научился цепляться за жизнь зубами и когтями, любить и ценить ее. Моя философия: каждый день нужно проживать как последний, но строить планы на вечность. В жизни я много чего пережил, научился соотносить вещи и не расстраиваться по пустякам.
Беседовала Алена Мирошниченко.