«Сейчас в творческие вузы приходят совершенно молодые люди. Хорошо, что они молодые, хорошо, что они замечательные, красивые, подчас умные и все такое прочее. Но когда целиком институт молодеет до уровня детского сада, ничего хорошего в этом нет».
В Калининграде кинорежиссер Вадим Абдрашитов поведал о псевдопатриотическом кино, инфантилизации современного кинематографа и сегодняшней «ситуации за окном».
— Вадим Юсупович, вы были гостем Кинотавра 2015. Что удалось посмотреть и как оцениваете нынешнее состояние российского кино?
— Я не смогу быть объективным по той простой причине, что приезжал не на весь Кинотавр, а дня на 3-4, и не видел всю представленную кинопродукцию. В целом процесс в каком-то творческом смысле идет, а в производственном, как вы догадываетесь, сложнее. По нескольким причинам, одна из которых — сокращение финансирования, в связи с чем в будущем зрителей ждет меньше производственных единиц. В цифрах ситуация такая: в России снимается около 80 картин в год, 50 из них доходит до зрителя в том или ином виде, остальные — не доходят. Из этих 30, которые не доходят, скажем, около десяти — это приличные картины фестивального уровня, но не интересные зрителю, он на них не идет, поэтому прокатчики их особо не жалуют.
Остается 20 картин, судьба которых совершенно непонятна: их никто видел, но на них потрачены деньги. Они сделаны, но никак не отмечены на фестивалях и не нужны прокатчикам. Вы прекрасно понимаете, что основные сборы в кинопрокате делают американские картины, потом европейские, потом всякие разные индийские/неиндийские. И только потом — российские фильмы. Я, отвечая на ваш вопрос, ничего нового не сказал: все видно по кинорекламе, по репертуару любого кинотеатра.
— Понятно, что государство стало давать меньше денег на российское кино вообще, но создается впечатление, что оно стало давать больше денег на патриотический контент, которым нас буквально заваливают. Есть ли из этой ситуации выход? Кинематографисты могут влиять на формирование государственного заказа?
— На самом деле ситуация не такова, что существует некий запас замечательных сценариев и режиссеров, которые по какой-то причине не могут запуститься и им нужно выслуживаться. Вал того, что запускается, в основном не блистательного качества, мягко говоря. Государство в лице того же Минкультуры, в лице всех вместе взятых цензур пытается как-то спровоцировать выпуск кинопродукции — хотя бы на военно-патриотическую тему. И, как всегда, делает это грубо — и на это так же грубо отвечают кинематографисты, в основном — конъюнктурными реакциями.
— Вас как режиссера интересует военная тема?
— Моя картина «Время танцора» — более, чем военная. Причем на материале, на котором в свое время мало кто отважился снимать, — про войну на территории бывшего СССР, — да и сейчас не снимает. Вот, если можно так сказать, под тем углом, под которым сделана эта картина, военная тема меня интересует: история частного человека, который попадает в мясорубку всех этих военных и послевоенных событий.
— В одном интервью перед 70-летием Победы Ирина Прохорова сказала, что мало кто у нас пытался осмыслить войну с точки зрения человека и его человеческого опыта на этой войне – как выжить, а не как погибнуть, пусть и геройски…
— В советском кино есть образцы блестящих художественных кинопроизведений, посвященных Великой Отечественной войне. В них как раз присутствует опыт человеческого духа. Я имею в виду картины хорошего режиссера Алексея Германа старшего, фильм Александра Иванова «Солдаты» по повести Виктора Некрасова «В окопах Сталинграда», замечательную картину Ларисы Шепитько «Крылья» о поствоенном времени. И еще можно назвать пять-семь. Но сейчас я встречаю картины о войне, которые сделаны так, как будто не было этих достижений, как будто никогда не снимал о войне Герман, Шепитько, никогда не писали о войне Василь Быков, Константин Воробьев. Мы достигли некоего уровня военной темы в кино и в литературе, но работаем сегодня подчас значительно ниже.
— Те, кто снимают ниже этого уровня, тоже учились во ВГИКе, где вы преподаете. Вы понимаете, откуда такие режиссеры берутся?
— Дело не в том, что государство призывает снимать фильмы о войне низкого художественного уровня. Дело в том, что — не могут, не хотят, недостаточно глубокий художественный уровень литературного, драматургического материала, лежащего в основе. Это раз. И кроме того — как бы это сказать, чтобы избежать пафоса… материал на эту тему надо пропускать через себя. Надо все это пережить, сопережить, прочувствовать, сочувствовать. Для этого нужно иметь то, чем это можно прочувствовать. Мы все знаем, каким трудом доставались эти шедевры отечественного кино — «Летят журавли», «Солдаты», «20 дней без войны». Это все не просто так, надо иметь духовные силы, духовные объемы, в которых этот материал должен поместиться. Значит, нет этих объемов. И не найден такой материал.
— А что дает такие объемы?
— Какое-то собственное духовное, душевное, опытное соотношение с жизнью, в конце концов — возраст жизни, не биологический, а возраст жизни, которую человек прожил. Можно прожить 25 лет и иметь опыт 50-летнего человека. И, наоборот, в 60 лет быть абсолютно инфантильным — граждански, социально и в личностном смысле слова. А современный кинематограф во многом инфантилен. Во-первых, по причине того, как устроена сегодняшняя жизнь: ее главный вектор — вектор потребительства, индивидуализма, эгоцентризма и т.д. Сама идеология построена на этом.
И второе: сейчас в творческие вузы приходят совершенно молодые люди. Хорошо, что они молодые, хорошо, что они замечательные, красивые, подчас умные и все такое прочее. Но когда целиком институт молодеет до уровня детского сада, ничего хорошего в этом нет. Нынешняя система законов о высшем образовании такова, что целый класс людей с минимальным жизненным опытом — подчеркиваю, с минимальным, — обходит творческие вузы стороной. Обычно это люди 22-30 лет, скажем так, «запачканные» предыдущим высшим образованием. И по нынешним законам они должны платить за второе высшее образование, а деньги для такого возраста немалые. Многие из этих людей уже женаты, замужем, имеют ребенка — и платить еще за одно высшее образование достаточно накладно.
Поэтому они даже не помышляют доехать до института и подать документы. В то время, как срез смыслообразующих специальностей, конечно, нуждается в жизненном опыте — это кинодраматургия, драматургия как таковая, кинорежиссура, театральная режиссура. Представьте себе, что уже лет 15 мэтры ВГИКа и театрального дела, объединившись, пишут письма, обращаются к президенту, к премьеру, в Минфин, в Думу с просьбой разрешить на две смыслообразующие специальности в творческие вузы людям с высшим образованием поступать на общих основаниях, чтобы они при поступлении могли претендовать на бюджетные места. На любых уровнях, куда бы мы ни обращались — я работал в этом направлении, мне досталась Дума, — все говорят: «Точно, вот это правильно, вот это разумно». А наиболее толковые говорят, что на это не понадобится ни одного лишнего рубля.
— То есть — вы не просите бюджет на дополнительные бюджетные места?
— Разумеется. И уже 15 лет никакого ответа, никакого движения в этом направлении. Уже президент дважды говорил: да, да, надо с этим разобраться, — и, тем не менее, ничего не делается. Очень многие имена, которые мы знаем в театре и в кино, — это люди с жизненным опытом. Дело не в высшем образовании, а в возрасте жизни. Элем Климов работал инженером-авиастроителем, Андрон Кончаловский консерваторию закончил, Никита Михалков — профессиональный актер. Я уж не говорю о том, что ренессанс советского кино 1950-х годов у нас осуществлен военным поколением, когда в кино пришли люди, за плечами которых была война. Не дай Бог такого духовного опыта никому, но, тем не менее, именно это поколение обеспечило взлет кино. Их руками были сделаны «Баллада о солдате», «Летят журавли» и т.д. Несмотря на то, что я говорю тривиальнейшие вещи, мы все поражаемся инфантильности молодежи, дезориентированной в пространстве жизни, но для того, чтобы поправить это положение, наверху не делается ничего. Творческие вузы помолодели до уровня детского сада. Идеальный абитуриент для поступления сейчас — вчерашний школьник. Этим объясняется многое. Не все, но очень многое.
— А вам не жаль нынешнюю молодежь?
— Жаль, потому что молодежь сейчас дезориентирована, не собрана в пространстве жизни, они запутаны, запутаны их мозги — и во многом запутаны души. Ощущение некоего, не хочу сказать сиротства, но есть. Наше поколение выросло в совершенно другое время, наше взросление совпало с взрослением страны, наша молодость — с оттепелью, с духовным продвижением жизни. И это замечательно, когда есть такое совпадение. А сейчас молодой человек растет — и не совсем понимает, куда он растет и куда вырастет.
— Расскажите про новое кино, которое вы бы хотели снять.
— Это достаточно дорогой по российским меркам проект, но, на самом деле, довольно просто формулируемый. Про то, что вот мы с вами знаем некую константу: нормальная температура тела человека 36,6, состав крови такой-то. Сто лет тому назад нормальная температура тоже была 36,6 — и это основная константа жизни, обеспечивающая или отвечающая за основные движения, инстинкты, зависть, ненависть, любовь и т.д. Вот об этом хочу снять картину. Она оказалось по нынешним меркам достаточно дорогой, а я как-то переоценил то ли свои собственные силы по добыванию денег, то ли, так сказать, ситуацию за окном. Мне бы очень хотелось это снять, потому что это кинематографическая затея, просто по природе кинематографическая. Сейчас я пробиваю финансовую сторону.
— А как вы чувствуете ситуацию, которая за окном?
— Это можно называть турбулентностью во времена такого спокойного ламинарного течения. Сплошные турбулентности. Просто поразительно все то, что происходит и с какой скоростью. Поразительна разнонаправленность вектора того, что происходит.
— Можно, задам вам довольно личный вопрос? Вы религиозный человек… или иначе: во что вы верите?
— Я верю, что существует некое высшее начало, организующее жизнь. Без этого начала, наверное, жизни не может быть вообще. В человеческом обществе стремление к вере в высшее начало существует, о чем нельзя забывать. Формы проявления могут быть разные — вплоть до того, что кто-то ходит в церковь, но не чувствует ничего. А можно просто чувствовать, понимать, что существует нечто и что ты являешься частью этого большого замысла.
Беседовала: Алена Мирошниченко.