Из наших пейзажистов я бы, конечно, выделил Левитана и Куинджи, из художников послевоенного времени — Алексея Грицая, Вячеслава Фёдорова, незаслуженно почти забытого Владимира Токарева и, конечно, Владимира Гаврилова.
В Калининграде почитатель изобразительного искусства и коллекционер Игорь Кириков рассказал о своей коллекции и пленэрах, эпатаже и мастерстве, «намоленных» местах и безусловных мэтрах пейзажа.
— Игорь Александрович, как долго вы собирали свою коллекцию пейзажей и какие работы в нее вошли?
— Коллекция собиралась недолго, года четыре. В ней собраны самые разные экспонаты, но основное — это пейзаж, мне очень нравится этот жанр. Но не просто пейзаж, а пейзаж, сделанный в пленэрной манере, — то, что делается художником практически в раз. Художники пишут эти пейзажи за один сеанс на пленэрах либо, если взять экспрессионистов, а на выставке в Художественной галерее представлены некоторые полотна, — те, наоборот, ходят, что-то обдумывают, потом приходят в мастерскую и всё это из себя выплёскивают. На выставке можно посмотреть примерно треть или четверть моей коллекции. Но я также собираю натюрморты и работы из серии «Двое».
— Чем вас так привлекает пейзаж?
— По-моему, пейзаж — это некая поэзия, которая тебя завораживает. В момент создания пленэрного пейзажа художник максимально концентрируется и отключается от всех отрицательных эмоций. Поэтому, во-первых, получаются прекрасные произведения, а во-вторых, они эмоционально заряжены. Бывает, я приезжаю на пленэр и из 10-12 работ, созданных художником, не выбираю ни одной — у меня есть возможность отобрать самые лучшие. Кроме того, уникальность и ценность этих произведений в том, что художник не может их повторить. Когда я приобретаю какую-то работу, иногда автор просит, чтобы она осталась у него на год-полтора. Он может сказать: «Это лучшая моя работа за этот год, и я хочу представить ее на выставку…» Прежде чем попасть в коллекцию, каждое произведение проходит через огромное сито. И для того, чтобы сделать такие работы, как на этой выставке, надо очень много учиться и очень много уметь. Я бы вообще отличал произведения изобразительного искусства от произведений эпатажного искусства. Сейчас многие современные работы — это хороший эпатаж, но мне это не интересно.
— А пленэры вы просто посещаете или организуете сами?
— Если взять Европу, то лучше всего пленэры организованы в Литве и проходят там очень часто. Как правило, этим занимаются частные структуры, но я сам в Литве пленэры не организую, просто приезжаю и иногда что-то приобретаю. Если говорить о России, то мне очень нравится делать пленэры в таких «намоленных» местах: например, есть такое местечко «Академическая дача» недалеко от Вышнего Волочка — это мекка, там с Репина всё началось, — или Переславль Залесский, где Дом творчества имени Д. Н. Кардовского.
Также я организовал несколько пленэров у нас, в Светлогорске, в Янтарном, и в этом году планирую повторить что-то в Калининградской области. Мне ещё очень понравился Кольский полуостров, особенно осенняя лесотундра и тундра. Хотелось бы попробовать что-то сделать там.
— У вас в собрании работы российских и литовских авторов. Почему именно Литва? И как бы вы охарактеризовали разницу подходов к пленэру в России и Литве?
— Все очень просто: я езжу в Литву с 1962 года, в этой стране я очень хорошо себя чувствую, у меня там много друзей. Что касается второго вопроса, то в Литве практически нет реализма. Вспомним Левитана — он родился в Кибартайском уезде Российской империи, но в Литве он не жил, к сожалению. Там сильная школа графики, очень распространён экспрессионизм и какие-то новые течения, но более слабая реалистическая живопись. А наши художники часто любят писать на натуре.
— Какой подход ближе вам?
— Нельзя однозначно ответить. Иногда то, что создано в результате долгих раздумий в мастерской, по эмоциональному восприятию и по точности передачи состояния настолько поражает… В последний раз, когда делал пленэр в Переславле Залесском, я приехал туда и два дня вообще не видел работы. Впереди у нас было примерно пять-шесть дней хорошей погоды, я просто ходил и смотрел вокруг. И только потом обратился к произведениям: соответствует это тому, что я чувствую, или нет, попадает — не попадает.
— В российской части выставки есть одна работа, которая сделана не на пленэре, — произведение калининградского художника Евгения Скитальцева. Как она попала в экспозицию?
— Это работа 1956 года. И по технике, и по исполнению я видел, конечно, что она сделана не на пленэре. Почему я её включил сюда? В экспозиции Калининградской художественной галереи, которая выставлена в соседнем зале, нет хорошей работы Евгения Скитальцева. Они просто попросили меня включить эту работу. Ещё на выставке есть работа, на мой взгляд, пейзажиста номер один Калининградской области — Николая Карякина. Вот там стопроцентный пленэр, человек сумел уникально схватить природу.
— Что должно быть в работе, чтобы она обратила на себя ваше внимание?
— То чувство, которое туда закладывает художник, иногда очень трудно уловить и передать словами. Ты подходишь к работе и даже не смотришь до конца, что на ней изображено, просто она тебя притягивает. Почему у меня есть тот же экспрессионизм? Когда художника спрашиваешь, что изображено, он мнётся: «Ну, вот…» Это уже совсем другой уровень. Что ближе, реализм или экспрессионизм, часто зависит от твоего внутреннего состояния. Я знаю очень многих художников и иногда, разговаривая с ними, начинаю понимать, что именно они пытались изобразить, хотя они и не говорят напрямую. Художники не говоруны, они всё-таки больше интроверты.
Вот картина Виктора Будко — казалось бы, простой пейзаж, а на самом деле большая философская работа. Я оценивал его состояние, когда он ее писал, — у него было очень тревожно на душе. При взгляде на это произведение мне стало понятно, чем парень мучается в последнее время. Вы видите и некоторое одиночество, и, одновременно, космические пространства, и вот эти колышки, которые держат лодку и не дают ей двигаться. Эта работа мне очень дорога, в ней есть некоторая печаль. Но художникам, поскольку они интроверты, такое свойственно.
— А вы хотели бы приобрести работу кого-нибудь из классиков русского пейзажа, вроде Левитана или Айвазовского?
— Нет. У меня даже нет такой мечты, мне намного ценнее вот эти свежие, хорошие работы. И вы знаете, ведь часто — при всём уважении к Левитану и прочим, — это тоже пиар. Великие художники создавали тысячи работ. Я, как представитель советского времени, все меряю по пятибалльной шкале. Работ на пять с плюсом совсем немного, работ на пять — немножко больше, а в основном даже у великих на аукционах продаются троешные и двоешные работы. Вот здесь, на выставке, у меня работы только на пять с плюсом. К примеру, Виктор Будко, он в 18 лет начал экспонироваться с Сергеем и Алексеем Ткачевыми, с Юрием Петровичем Кугачом — народными художниками, академиками. Он больше месяца провёл на пленэре с Алексеем Грицаем, а это художник номер один. Я бы сравнил Будко, если взять XIX век, с пейзажистом Фёдором Васильевым.
— Каких художников вы считаете безусловными мэтрами пейзажа?
— Из наших пейзажистов я бы, конечно, выделил Левитана и Куинджи, из художников послевоенного времени — Алексея Грицая, Вячеслава Фёдорова, незаслуженно почти забытого Владимира Токарева и, конечно, Владимира Гаврилова.
Говоря о своей коллекции, я бы назвал любимыми художниками Виктора Будко и Анатолия Перевышко. Если Виктор Будко — ещё довольно молодой художнику, ему 37 лет, то Анатолий Перевышко — опытнейший мастер, который в своё время организовал замечательную галерею «Петербургский художник» , был её творческим руководителем с 2005 по 2012 год, провёл больше 30 выставок самых лучших петербургских мастеров. А из литовских художников — безусловно, Арвидас Кашаускас. Мне дороги его работы, и здесь, в художественной галерее 25 февраля откроется его выставка.
Беседовала Алена Мирошниченко.