«Как говорил Гоголь, обращаться со словом нужно честно, оно главный подарок Бога человеку. Но я могу назвать авторов, в творчестве которых гражданская позиция оказалась не столь важна».
На творческом вечере в областной научной библиотеке в Калининграде гость из Москвы говорил о гражданской позиции поэта, искусстве, судьбе страны и отношении к истории.
О призвании поэта
Призвание поэта, если он чувствует в себе дар, состоит в бескорыстном служении этому дару — это главное, мне кажется. Не оглядываться ни на какую конъюнктуру, ни на какую корысть и помнить прекрасные строки Пушкина: «Самостоянье человека — залог величия его». Тем более, если это самостоянье поэта — без него никогда не состоишься. И все время читать и читать предшественников, чувствовать свою глубокую культурную связь с теми, кто был до тебя — в поэзии, в русской жизни, в культуре. В общем, это сложное дело, а не просто — сидишь и чирикаешь как птичка. Нужно постоянно формировать, уточнять, углублять свое мировоззрение, миросозерцание, чтобы дарование и его реализация соответствовали твоему поступательному мировоззренческому движению.
О гражданской позиции поэта
Считаю, это треть дела. Конечно, главное — талант. Во-вторых — бескорыстие. А в-третьих — гражданская позиция. Но гражданская позиция — это не просто поза, это глубинное осмысленное понимание, что дар тебе дан не просто так, что, как говорил Гоголь, обращаться со словом нужно честно, оно главный подарок Бога человеку. Но я могу назвать авторов, в творчестве которых гражданская позиция оказалась не столь важна. Например, Борис Рыжий, поэт 1990-х годов, был именно таким. И сейчас такие поэты появляются, но они-то считают, что у них есть гражданская позиция, просто она находится в русле какого-то абстрактного либерализма. Я считаю, что все-таки гражданская позиция должна быть связана с судьбами России, раз ты русский поэт и пишешь на русском языке.
О свободе искусства
Безусловно, гражданская позиция в случае с Передвижниками выхолащивала искусство. Конечно, необходима красота и свобода. Передвижники — это идеологическая секта. Так же, как и нигилисты, и многие литераторы — от Некрасова до Писарева, Добролюбова, Чернышевского. Ни в коем случае не надо быть пленником идеологии, ни в коем случае. Свобода необходима — и гражданская позиция отнюдь не означает принадлежности к какой-то идеологической доктрине, нет, она обязательно должна сочетаться с совершенной, полной бескорыстной свободой.
О любимых художниках
Из зарубежных… я настолько их всех люблю, что даже трудно кого-то выделить, картины многих стояли у меня перед глазами, когда я писал. Особенно люблю испанцев — Веласкеса, Сурбарана, Риберу. Это мои художники. Из наших художников, как мне кажется, — Серов. Потому что он счастливо совмещал в себе новаторство и традицию. Его носило туда-сюда, что тут скажешь. От поэта в этом смысле последовательности требуется гораздо больше, чем от художника. Мы знаем, что Давид служил революционерам, до этого — королю, а потом — Наполеону, но все-таки он остается великим художником. Я убежден, что с литератором так не получится. Слово гораздо больше связано с мировоззренческой честностью, чем краска. И это эмпирический факт.
О первом сборнике стихов
В какой-то момент я понял, что пишу стихи уже почти 20 лет, но видел их только в машинописи, — и почувствовал, что необходимо отчуждение творческого продукта. Стал размышлять, что делать. Я знал со времен самиздата стихи Иосифа Бродского, лично знакомы мы не были, он уже жил в Америке. Я познакомился с его близким другом Евгением Рейном и, пользуясь диссидентскими связями, собрал большую сводку своих стихотворений и отослал ее Бродскому за океан. Прошло какое-то время — месяц, два, четыре: кто его знает — может, накрыли на границе, может, Бродскому не понравилось… Но меня не так-то легко сбить с толку, я продолжал заниматься своим делом.
И вдруг Бродский выступил, по-моему, по «Голосу Америки» или по «Свободе», и сказал, что он готовит сборник самиздатовского поэта Юрия Кублановского. Для меня это было, конечно, счастьем — такая поддержка. Тут звонит мне Аксенов, который вернулся из США и которому Бродский рассказал, что есть такой поэт. Аксенов в то время как раз затеял издавать альманах «Метрополь». Так я стал участником этого альманаха и вошел в, так сказать, левый советский истеблишмент, где были Ахмадулина, Искандер, Битов, Высоцкий и много кто еще.
Это меня очень поддержало, потому что альманах был переведен на все языки — и КГБ было бы нелегко со мной расправиться. Затем подоспел и мой сборник, составленный Бродским и выпущенный в издательстве «Ардис». Буквально через день-два после того, как я получил сигнальные экземпляры, ко мне пришли с обыском. Я приехал домой и спрятал эти шесть книжечек на кухне в коробку из-под геркулеса, их нашли в первые же 15 минут. А обыск потом длился восемь часов. Забрали всю мою переписку, черновики — набралось два мешка. Ничего из этого я потом обратно так и не получил.
О двадцатом веке
Ахматова в свое время написала в «Поэме без героя»: «А по набережной легендарной приближался не календарный — настоящий Двадцатый Век». Она писала о 1914 годе, о начале Первой Мировой войны. И именно в 2014 году начался не календарный, настоящий двадцать первый век. Честно скажу, я думаю, что испытаний на этот век придется никак не меньше, чем на предыдущий. Мое поколение самое «халявное»: я родился в 1947 году, мы не пережили ни пыток, ни допросов, ни фронта, ни лагерей — никаких физических и моральных перегрузок, которые были у наших отцов и дедов, у нашего поколения не было.
Понимаете, там были такие судьбы, которые сегодня просто невозможно себе представить. Читаешь о коммунистических жертвах: берут старика-художника, ему 75 лет, на допросах его раскалывают, он оговаривает всех своих друзей и ближних, а через пять дней его расстреливают. Вот как эти пять дней он прожил? Порядочный, честный, культурный, русский интеллигент. Мы ничего этого не пережили, нам очень повезло, но боюсь, что нашим детям предстоят большие испытания. Потому что уже начался, но пока в относительно мирных формах, передел мира.
Безусловно, наша цивилизация свое отжила, что придет на смену — можно только догадываться. А лучше и не пытаться, а просто жить, до конца выполняя свой жизненный, человеческий, семейный и гражданский долг. Но думаю, что век будет очень тяжелый — хотя, может быть, это только мое апокалиптическое представление о будущем. Может, все и обойдется. Много еще есть здравомыслящих политиков, хотя их становится все меньше. Сейчас во Франции Олланд, а когда-то был Шарль де Голль — почувствуйте разницу.
О современном культурном продукте
Мельчает культура, поэзия, живопись вымывается из культурного оборота. Еще сохраняется на достаточном уровне исполнительское музыкальное мастерство, очереди стоят на вернисажи хороших художников — то есть, потребность общества в культуре и красоте пока существует, безусловно, и у нас, и на Западе. Но в основном это — потребление культурного продукта, который был давно произведен, а ничего значительного нового практически не происходит. Это видно даже по Нобелевской премии. Обмельчала наша цивилизация — и вряд ли она сумеет воскреснуть в том виде, в котором когда-то существовала.
О России и ее будущем
Сам я неплохо отношусь к нашему сегодняшнему обществу. Мало того, при всех невероятных огромных трудностях так хорошо, как в 2015 году, русский человек не жил с 1917 года. Не найдешь ни одного года, ни одного периода, когда бы русский человек жил лучше, чем в этом, таком суровом для страны году. И есть, конечно, хорошая молодежь. У моей дочери восемь детей, хорошие внуки у меня растут – грех жаловаться. Но все-таки это капля в море. В то, что Россия покажет какие-то новые пути, я не верю. Не вижу такого ресурса ни сейчас, ни в ближайшем будущем. Мне кажется, об этом говорят современные Хлестаковы, которым своя шейка копейка, да и чужая головушка полушка. Я очень люблю свою родину и желаю, чтобы мы, русские, думали о ее спасении и благоденствии, но все-таки надо трезво смотреть на реальность.
Беседовала: Алена Мирошниченко.