“Литературный театр сегодня не актуален, как не актуальна сегодня литература, как не актуален сегодня любой театр, даже прославленный московский, ну, может быть, кроме таких откровенно политизированных вроде Театр.doc”.
— Альберт Сергеевич, ваш театр называли глотком воздуха свободы и в некотором смысле рассадником диссидентства в советские времена. Вы намеренно шли против власти? И можно ли Литературный театр 2015 года охарактеризовать так же?
— Да, нас называли калининградской Таганкой, это совершенно очевидно, на нас было наложено вето, на наши спектакли не писались рецензии, нас не упоминали ни на радио, ни на телевидении. Хотя парадоксы бывали просто потрясающие. Готовится у нас премьера спектакля «Шёл отряд по берегу», потрясающий спектакль по киносценарию Довженко, посвящённый Гражданской войне. В Калининграде – гробовое молчание, существовала установка, что упоминать о нас нельзя. Берёшь газету «Правда», центральный орган Политбюро ЦК КПСС, а там на первой странице: «В Калининграде премьера «Шёл отряд по берегу»! В Москве в газете ЦК КПСС о нас на первой странице пишут, здесь – ничего. Мы числились инакомыслящими, хотя я не думаю, что наша гражданская позиция была такой уж страшно антисоветской. Но мы действительно себе позволяли вещи, которые профессиональным театрам не разрешали, и спектакли ставили такие, которые они поставить не могли.
— И всё же о Литературном театре говорят с таким, что ли, придыханием, он стал почти городской легендой. Чем, на ваш взгляд, это обусловлено?
— Знаешь, есть такой серфинг на досках, где надо волну поймать. Мы возникли, когда умирал так называемый театр плюша и бархата, старый классический психологический театр, и наш калининградский, в том числе. И вдруг появляемся мы. Я ведь не просто так пришёл и объявил о создании театра, я 15 лет руководил университетским СТЭМом, хорошо знал актёров студенческого театра, потому что они играли и у меня, и в своём театре, я им ставил спектакли.
Когда у нас появилась возможность возникнуть вот тут, на сцене ДКМ, мы сразу пришли командой. Мне не надо было их набирать, учить, это были совершенно блистательные ребята, и мы сразу начали ставить совсем не то, что все играли. Например, «Гитара в бою» – мощный антивоенный спектакль, потрясающий по форме, где ребята рвут струны – такие спектакли здесь просто не шли, их не умели играть. Это сейчас мы не знаем, как распространить билеты, их никто не берёт. А по тем временам, в 1970-е, уже на мосту спрашивали лишний билетик. И ставили мы много, ничего не повторяли.
У нас спектаклей, которые мы бы играли несколько сезонов, очень мало: «Барышня-крестьянка» шла четыре сезона, «Скупого» Мольера много раз играли. А в основном так: в этом сезоне представили спектакль и сразу берёмся за следующий. Нам хотелось развития, ребятам было интересно всё время что-то делать. А повторять одно и то же и зарабатывать деньги – это не наш принцип, мы были свободны от такой необходимости.
— В областном драматическом театре состоялась премьера «Вишнёвого сада». Вы её смотрели? В Литературном театре в своё время ведь тоже ставилась эта пьеса.
— Я ещё не видел, но хочу сходить. Мы «Вишнёвый сад» поставили, но на много лет раньше. Тогда в «Калининградской правде» на первой странице была опубликована маленькая заметочка: «Состоялась премьера, полагаем, что Чехов перевернулся в гробу». Потом, правда, Сэм Симкин в той же газете разразился статьёй о том, что журналист просто ничего не понял. Потом Э.Някрошюс в Москве поставил «Вишнёвый сад», мы читаем рецензии и говорим: а мы всё это уже давно сделали.
У нас трактовка пьесы была предельно простой: Раневская – это актриса, которая не столько обеспокоена судьбой вишнёвого сада, сколько все время хочет выступать, она обожает внимание. У нас во время спектакля, когда она начинала что-нибудь говорить, сверху опускался маленький театрик. И финал был потрясающим: у Чехова в конце хозяином вишнёвого сада становится Лопахин, все уезжают и оставляют заколоченным в доме Фирса, а у нас заколотили Лопахина вместе с Фирсом. Лопахин просыпается в заколоченном доме, а Фирс ложится у его ног как собака – он же новый хозяин. Это была эпоха, когда чего только не выдумывали в «Вишнёвом саде», красногвардейцев, например, показать, что придут и всё разрушат. А мы показали, что Лопахин купил вишнёвый сад и стал обречённым, как и Раневская. Лопахин, который делал ставку на покупку этого сада, так же обречён, как и дворяне.
— На ваш взгляд, насколько актуален Литературный театр сегодня?
— Литературный театр сегодня не актуален, как не актуальна сегодня литература, как не актуален сегодня любой театр, даже прославленный московский, ну, может быть, кроме таких откровенно политизированных вроде Театр.doc. Проблема сейчас не в театрах, а в зрителях. Нет зрителя, раскол в обществе, жуткая деградация вкуса, культуры, образования. Для того, чтобы театр был злободневным и востребованным, эта востребованность должна быть у общества, а её нет. У общества сейчас ничего нет, оно не знает, чего хочет. Какая литература сегодня востребована? Что читают? Дамские романы, Донцову, говорят, читают. Я читаю периодику, газеты, журналы… а литература для меня кончилась такими именами, как Белов, Распутин, Астафьев. Современные авторы мне не нравятся. Один из самых популярных – Сергей Лукьяненко, но «дозоры» — это же эпигонство. Как мы, воспитанные на другой литературе, можем серьёзно воспринимать Лукьяненко?
— А Виктор Пелевин, к примеру?
— По поводу Пелевина я скажу так: в самые дурные годы застоя мы такой литературой баловались сами. Но поскольку мы знали, что её хранить нельзя, читали в узком кругу и выбрасывали. А потом пришло время, когда она оказалась востребованной. Пелевин – это то, что мы называем постмодернизмом или, по-другому, пляска на костях предыдущей культуры.
— К вам приходит молодёжь? Есть у неё интерес к Литературному театру?
— Театру 44 года. Сказать, что пришло другое поколение, – ничего не сказать. В Гаване на аэродроме висел большой плакат: «Гавана – свободная территория Америки». Вот таким был задуман Литературный театр. Для того поколения, которое в 1970-е сюда пришло, всё было закрыто — радио, телевидение, газеты. Нынешних дискотек, клубов не было. Своим ребятам я сразу сказал: «Самовыражайтесь». Поёшь – пой, актёрствуешь – актёрствуй, декорации делаешь – рисуй, режиссёр – ради бога. Это была свободная территория самовыражения. Но они все были грамотные, образованные, талантливые: Валя Егоров, Леня Зинин, Миша Снапир, тот же Володя Сухов – гении. Это было поколение, а сейчас я просто махнул рукой…
Я расскажу вам, с кем сейчас имею дело. У нас было правило: никаких отборов-кастингов, заикаешься – да и чёрт с тобой, горбатый – и ладно, не умеешь – научим. Но принцип этот больше не работает. Приходит девочка и говорит: «Хочу в театр». Спрашиваю: что читала? Она ничего не читала. Что смотрела? Не, ничего не смотрела. В театры ходишь? Не, не хожу. Упаси бог спросить её, кто такой Станиславский, я уж молчу про Мейерхольда, Таирова – она ничего не знает. Они ничего не читают, а у нас ведь театр называется Литературным. У нас только одних пушкинских спектаклей – девять! А вот это поколение, которое сейчас пришло, – они сидят, уткнувшись в смартфоны, долго на репетициях не задерживаются, потому что у них дискотеки, боулинги, поездки за границу и прочее. Молодые ничего не хотят, никуда не рвутся, ни самолюбия, ни желания что-то сделать. Театр держится только благодаря «старикам», их умению, самоотверженности и таланту.
— У вас довольно пессимистический взгляд на вещи…
— Я давно не верю в воспитательную пользу культуры и искусства. У Глеба Успенского есть рассказ о том, как бедный русский учитель, убитый жизнью, едет в Париж в Лувр, видит там Венеру Милосскую (или что-то еще) и чувствует, как у него жажда жизни вновь возникает. Я не верю в это. Для себя я это заменил более удобной формулой: культура и искусство нужны тем, кому они нужны. Хочет человек что-то узнать, задуматься о том, что есть жизнь, каковы взаимоотношения человека с окружающим миром, с богом, с природой – он идёт, смотрит, ищет ответа. Таким людям искусство нужно. Говорят: искусство принадлежит народу. Да вы что, боже упаси, никому оно не нужно! Я бы давно бросил, но вот они (указывает на сцену, где собирается труппа) ходят, играют.
— Альберт Сергеевич, над каким новым спектаклем вы будете работать в ближайшее время?
— Работая над программой «Литературный театр – Володе Сухову», мы нашли в архивах две одноактных пьесы Владимира Викторовича и решили, что их непременно надо поставить. Поэтому скоро мы начинаем работу над вечером одноактных пьес двух авторов — Владимира Сухова и Сони Перльмуттер, такого мифического автора. В 1970-е преподавательница университета привезла мне из Украины пару пьес студента, который назвал себя Соней Перльмуттер, а раскрыть себя не захотел. Времена были суровые, мы долго тянули, но потом поставили одну из его пьес – «Похищенный калаф». Пьеса, я считаю, была очень удачная, такая классика постмодернизма. Ушла из жизни та преподавательница, с ее уходом у нас запоролись всякие связи, мы попробовали искать этого автора через интернет, сделали запрос, а интернет нас отправил к спектаклю Литературного театра – круг замкнулся. Наш вечер одноактных пьес будет называться «За синими птицами или Причуды судьбы». Пока не знаю, когда будет премьера, потому что у нас впереди ещё традиционная первоапрельская программа.
Беседовала Алена Мирошниченко.